Ее голос лился тихой речкой, обволакивая и убаюкивая, Джеймс в нежных руках даже не смел дрогнуть, замер, будто статуя. И если бы Наташа в какой-то момент не опустила взгляд, то подумала бы, что мужчина крепко спит, и что все ее слова были напрасны. Хотя, нет, конечно же, вовсе не напрасно. Как могут быть слова о прошлом, произнесенные с такой теплотой, такой любовью быть напрасными или ненужными? Наташа в это поверить точно не могла, лишь улыбаясь проговаривала букву за буквой, утопая пальцами в темном шелке волос Джеймса. Сколько раз они так вместе сидели или лежали, он сам просил ее – погладь мне волосы, это успокаивало и его, и ее. Когда они были вдвоем, то казалось, что весь мир замер, что нет ничего важнее, чем только их разговоры или прикосновения до утра. А еще Наталья иногда ему пела, тихо, чтобы ни в коем случае никто из посторонних не услышал, склонялась к самому уху и напевала, почти мурлыкала, ведя носом по щеке, и завершая поцелуем. Романова понятия не имела, во что выльется эта исповедь у ног любимого мужчины; чем ей аукнутся воспоминания, которые душат уже очень много лет. Была ли в ней надежда, что это станет началом чего-то нового, и не да Бог, конца? Возможно, что и была, Вдова вряд ли бы сказала честно и открыто, не такой уж человек она была. Просто в каких-то ситуациях она не опускала руки, просто переставала ждать. Но если дело касалось Джеймса Барнса, Зимнего Солдата, то Романова никогда не оставляла ни надежд, ни своего ожидания, скрывалась под маской безразличья, за улыбкой, что сквозила равнодушием, но нет-нет, да в каждом нападавшем, что предпочитал скрываться под покровом ночи, действовать втайне, искала Джеймса. Что она делала бы, если бы нашла? Наверное, то же, что и в Одессе – не сошла бы с его пути, и получила бы очередную пулю, что не убила, лишь оставила неприятный шрам, как там было? «Прощай, бикини».
- Никто не смог бы рассказать тебе эту историю так, как я, - шпионка лишь мягко улыбнулась Джеймсу, надеясь, что румянец на щеках не будет лишним в данной ситуации. Она смотрела на мужчину пронзительным взглядом голубых глаз, не в силах произнести ни слова. Ее монолог окончился его воспоминаниями, теперь пришла очередь Барнса говорить. Так странно, сколько они были знакомы, из этого мужчины больше тридцати секунд подряд не вытащишь ни слова, а сейчас – вот, сидит, почти с улыбкой, разговаривает с ней, и Наталья была не в состоянии сдержать нежности во взгляде. Она ни черта не понимала, но скорее потому что не слушала его, потому что не могла слушать, пытаясь вникнуть в смысл каждого произносимого мужчиной слова – это было сейчас выше ее сил, выше всего, что могло произойти. Честное слово, даже если бы сейчас вновь восстал бы Альтрон, то Романова не сдвинулась бы с места ни на миллиметр, да еще и Барнсу не дала бы этого сделать. Его пальцы не с силой, с нежностью сомкнулись на ее запястье, а Наташа почти плакала, кусая нижнюю губу, сдерживая себя и свои эмоции из последних сил. Да, бросьте, вам доводилось когда-нибудь видеть, как плачет Романофф? Некоторые видели, но все молчат. Это слишком тяжелое зрелище, будь то слезы радости, или слезы печали – одинаково страшно и странно, будто статуя мироточит, это почти чудо.
- Джеймс, послушай, ты не должен мне ничего говорить или объяснять, я… постараюсь понять все, осознать, - Наташа не смогла договорить, просто не получалось. Она бесконечно хотела верить Джеймсу, его рукам, сердцу, что гулко билось в груди, отдаваясь ритмом в ее ладони, соединяясь тонкой нитью, вороша угли в ее собственном сердце. Это было и больно, и приятно, это было тем, чего она так ждала все эти годы. Томительные десятилетия, наполненные чужой кровью и предательством, наполненные людьми, которые для нее оказывались всего лишь жалкими заменами одного единственного, сидящего здесь и сейчас рядом.
И мир взорвался на осколки, что тут же превращались в пыль. И в голове сумбур, водоворот событий и воспоминаний, а Наташа почти задыхалась от этого поцелуя, в котором не было страсти первого, тогда, что много лет назад, или последнего, прощального, со слезами на его губах, когда Джеймс собирал капли, и шептал, что все равно вернется. В этом было нечто настолько интимное, что, наверное, если бы Наташа могла соображать, то подумала о том, что слава всем Богам, что здесь только они вдвоем, и небо со звездами, что ни стыдясь ни капли ярко светят над головой, будто перешептываясь, и благосклонно улыбаясь.
Джеймс отстранился, что-то прошептав, но Наталья совсем его не слышала, ее губы горели от этого почти невинного поцелуя, от этого слабого проявления чувств. И как сдержать себя в этой ситуации, когда тебя разрывает от невозможности противостоять эмоциям, когда не видит никто, кроме того, кто знает, тебя всю, не только внешне, но и внутри, кто с легкостью может нажать на любые точки, будь то болевые или удовольствия. Романова закрыла глаза, уткнувшись лбом в плечо Барнса, она не заметила того, что ее руки теперь с силой сжимают его предплечья, и не было разницы между бионикой и живой рукой, они обе горели под пальцами шпионки, плавили ее, как лава.
- Ты не понимаешь, Джеймс, - шептала Вдова, не отрываясь от Барнса, она не могла надышаться им, не могла перестать с невыносимым желанием вдыхать любимый аромат, который каждый раз сводил ее с ума, и пленял заново, - моя история закончилась тогда, когда тебя забрали. А сейчас… - она все же вскинула взгляд на мужчину. И в голубых глазах, скрытых тенями ночи, мелькнул и страх, и слезы, и надежда, которую можно было показать. Наташа не убирала ладоней, и лишь подвинулась ближе. Наплевав на все условности, на возможное сопротивление, Романова пересела к Солдату на колени, устраиваясь боком, крепко его обнимая, ладонями держа его лицо, и почти касаясь губами губ.
- Сейчас у меня новая история. У нас новая. Если ты думаешь, Джеймс Барнс, что я позволю любви всей моей жизни уйти от меня, то ты сильно ошибаешься. Я долго думала, пыталась понять – что дальше делать? Я боялась, что спугну, боялась, что вызову только боль, но сейчас… - Романова прикрыла глаза, глубоко вдыхая ночной густой воздух, и улыбаясь, - страха нет. Ты убил его, как и всегда. Знаю, что не все помнишь, знаю, что не все понимаешь, но я буду рядом, Джеймс, всегда рядом.
Ее ломало рядом с ним, и этот поцелуй, да, в нем было невинности больше, чем в цветах и природе, что вокруг, но он сделал то, чего не мог никто другой – разжег в Наташе совершенно неконтролируемое пламя. Вдова посмотрела Джеймсу в глаза, прерывисто выдохнула.
- Наверное, нам пора идти, нас могут искать. Мы здесь достаточно давно, но Шури и Т’Чалла весьма вежливы и не потревожат нашего разговора, но…время ночь, и надо уходить… - Наташа сорвалась на шепот, окончившийся на губах Барнса. И ее пальцы в его волосах, но уже с не привычной нежностью, а с невыразимым желанием, и жарко, ей стало жарко, и хотелось остаться обнаженной, как нерв, как любовь, горящая под кожей и бьющаяся в сердце.
- Люблю я тебя, Джеймс. Всегда любила.